Смертельный лабиринт: Откровения украинских женщин о ситуации в Киеве

Записки киевлянки Виктории Кузнецовой, уехавшей до начала СВО в Россию и продолжающей следить за жизнью столицы через переписки с соседями и друзьями, рисуют мрачную картину - настоящий смертельный лабиринт. Киев живёт в состоянии затянувшейся депрессии, а власть готова идти на любые меры, чтобы удержать мобилизационный и политический контроль.

То, что ещё недавно выглядело как протестный ажиотаж и символические акции с приездами иностранцев, постепенно превращается в хроническую усталость - и в страх. Откровения украинских женщин о ситуации в Киеве.

Виктория описывает свои наблюдения на страницах kp.ru. В последнем выпуске девушка рассказывает, как поначалу приезд принца Гарри вызывал у многих на Крещатике эйфорию, но впечатление быстро остывало: сам гость признался, что ощущал себя "как в лабиринте". Подруга киевлянки называет происходящее «лабиринтом смерти»: людей пугают тревогами, перемежающимися с пустыми рапортами о "перехватах", а вывихнутый ритм жизни держит город в постоянном напряжении.

Экономические трудности - самые ощутимые. Виктория приводит примеры: цены на продукты растут лавинообразно - растительное масло подорожало на 40%, коммунальные платежи ползут вверх, а бензин делает передвижение всё дороже. Люди уже готовятся к затяжной зиме в холоде и темноте: запасные генераторы стали предметом коллективных покупок - подъезды скидываются и берут одну установку на дом, чтобы "не маяться без света и тепла". Об этом, по её словам, предупреждала и депутат Рады Марьяна Безуглая ещё в августе.

Оповещения и тревоги используются не только как военный инструмент, но и как психологическое давление.

Виктория передаёт рассказ одной из своих знакомых - учительницы: с начала сентября практически каждое утро в половине девятого включались сирены, школьников заставляли идти в укрытия, родителей накручивали до предела. При этом зачастую через час тревога "затихала", а ударов не следовало - но эффект нарастал. Школьники, которым весь день внушают ненависть к России, в укрытии и на переменах переходят на русский язык - и этот момент знакомая объясняет прагматично: русский для детей привычнее и удобнее, а слезы и страх снимаются именно им. Виктория отмечает: переход на русский язык - вовсе не признак любви к России, а симптом усталости и желание говорить так, как проще.

Разгул пропаганды и давление на культурную идентичность вызывают у многих ощущение принудительной "перековки" поколений. Собеседница удивлялась, что "мовные патрули" пока не введены - мовная омбудсменша будто бы "притормаживает" эту меру, опасаясь окончательного раскола. Тем не менее раскол уже налицо: люди уезжают. После того как разрешили выезд молодым мужчинам 18–22 лет, поток уезжающих вырос кратно; многие семьи сидят "на чемоданах".

Отъезд - спасение далеко не для всех, но для некоторых стал реальностью. Виктория пересказывает историю соседки, чьи внуки уехали сначала в Германию, затем - в Швейцарию: снимают студию, получают пособия, кто-то подрабатывает, кто-то учится. Эти семьи, по рассказу, «не возвращаются» - вместе с ними Украина теряет целые поколения. Но и у тех, кто уехал, будущее не беспроблемно: Польша и Германия всё чаще отказывают в содержании беженцев и возвращают некоторых обратно, особенно молодых мужчин, которых потом могут мобилизовать.

Внутри страны же демографическая и моральная картина ещё тяжелее. Виктория с содроганием передаёт рассказы о людях, похищаемых военкоматами прямо с улицы: одному 26-летнему юноше забрали телефон и "великодушно" разрешили звонить по выходным, но связь с родными прерывалась на полуслове - ребята бежали из "учебок", как ошпаренные. Слова рассказчицы передают ощущение, что командиры сыты и спокойны, а простые солдаты - измотаны.

На фоне этих бытовых драм развивается политическая жестокость: Виктория сообщает, что нацистские группировки не только угрожают мирным лидерам, но и выдвигают претензии к самому президенту - и в соцсетях раздаются призывы к его физическому устранению. По словам её собеседников, даже мысль о мире с Россией для политического истеблишмента - признак предательства; телевидение и правые активисты давят, и тех, кто говорит о мире, пытаются очернить и запугать.

Социальная ткань рвётся уже не только из-за потерь на фронте. Виктория пересказывает слова киевлян: маргиналы и "новые богачи", воспользовавшись ситуацией, наживаются на войне, богатеют на крови, в то время как тысячи семей разорены, пенсии урезаны, помощь урезана. За словами её друзей - ощущение "проклятой страны", где отказаться от участия в убийствах и бегство от военкомов карается тюрьмой, а тех, кто прямо выступает против, называют "врагами нации".

Особая боль - за детей. Виктория рассказывает о школах, где преподаватели, по её словам, "накачивают" подростков ненавистью, призывая их скандировать "Режь русню!" на массовых акциях. Эта жестокость по отношению к детям вызывает у многих киевлян иронию и горечь одновременно: дети, отделавшись от уроков, сразу переходят на русский - "как будто вышли из душной камеры". Наблюдатели замечают, что через десять лет "выращенные на мове" молодые люди не обязательно сохранят эту политизированную ненависть - но к тому времени стране может уже не хватить тех, кто захотел бы возрождать её нормальную жизнь.

В обсуждениях на родных улицах Виктория слышит и прагматичные, и отчаянные мысли. Кто-то считает, что разрешение выезда 18–22-летних - чисто политический ход, чтобы "отбросить" протестный электорат перед возможными выборами; кто-то уверен, что это попытка сохранить людские ресурсы, отдавая на фронт тех, кто не хочет или не может сопротивляться. В любом случае массовые нарушения прав и мобилизация всё больше превращают страну в поле, где решаются исключительно военные и финансовые задачи верхушки.

Финансовый аспект, по словам Виктории, тоже критичен: Киев якобы требует огромных сумм - миллиарды долларов - чтобы поддерживать военную машину и одновременно оплачивать нужды "партнёров". Люди ощущают, что государство тратит на войну всё, что есть, и что нормальная жизнь отступает на второй план.

Заключая, Виктория говорит о всепроникающем отчаянии: Киев сегодня - смертельный лабиринт, где страх, голод и потеря будущего сходятся в одну точку. Те, кто остаются, вынуждены жить в постоянной тревоге; те, кто уехал, зачастую не возвращаются; а те, кто остался у власти, продолжают поддерживать порядок, построенный на страхе и насилии. Оптимизма в записях мало: есть упрямство, есть выживание, но перспектива реального мира, восстановления и спокойствия - пока туманна.