На глазах Константина Станиславского появились железные дороги, пароходы, автомобили, аэропланы, электрические прожектора. Его удивительная семья была в числе тех русских фамилий, кто строил новую Россию, своей деятельностью преображая жизнь вокруг. Глава семьи Алексеевых, Сергей Владимирович, - видный московский промышленник, фабрикант, владелец канительного производства, поставлял тончайшее золотое и серебряное шитье для военных и штатских мундиров империи – ту самую хваленую канитель.
Был купцом и дед Константина Сергеевича по материнской линии -Василий Яковлев. Он владел финскими каменоломнями, где добывали гранит для Александровского столпа и Исаакиевского собора в Петербурге. А влюбился влиятельный купчина Яковлев очень театрально: в парижскую артистку Мари Варлей, приехавшую в Петербург на гастроли. Чем не сюжет из пьесы того же Островского? Возможно, от этой французской бабушки и передались страстные театральные гены младшему поколению Алексеевых.
К.С. Станиславский, фото 1903 года. Фото: www.globallookpress.com
Рассказывая о своих предках и домочадцах в невероятно остроумной автобиографической книге «Моя жизнь в искусстве», Константин Сергеевич постоянно упоминает о водевильных эпизодах в истории своего семейства. Когда парижанка Мари Варлей растворилась в неизвестном направлении, оставив детей в холодной России, в воспитании матери Станиславского приняла участие новая жена купца Яковлева. Тоже непростая барышня - дочь турецкой царевны, украденной в свое время из гарема турецкого султана. В общем, историко-бытовая драма с элементами морских приключений.
Так и завелись в доме аристократические замашки - все Алексеевы просто обожали театр. Водили детей в оперу, на московские премьеры в Малый театр и на гастроли европейских знаменитостей. Ставили любительские спектакли, для которых отец семейства, Сергей Владимирович, обустроил специальный зал в московском доме на Красных воротах, плюс еще целый театральный павильон в подмосковном имении Любимовка. Сам юный Константин, которого домашние называли Кокося, организовал свою первую труппу из братьев и сестер, приобретая режиссерский опыт сначала в кукольных постановках, позже – в водевилях и опереттах.
Все было по-взрослому, рисовали даже входные билеты для друзей семьи и служащих конторы отца. Домашний театр назывался Алексеевским кружком и о нем были наслышаны в Москве. Кстати, многие партитуры одаренные сестры Константина привозили из заграничных путешествий, запоминая постановки в парижских театрах наизусть.
Константин Сергеевич Станиславский в роли Ракитина в комедии И.С. Тургенева "Месяц в деревне", 1909 год. Фото: www.globallookpress.com
Константин Сергеевич вспоминал, как они с домочадцами оттачивали актерское мастерство уже почти совсем «по-Станиславскому»: переодевшись в нищих или в цыган, подростки шли на улицу и устраивали розыгрыши с прохожими и с родственниками, вживаясь в свои роли. Мало того, на уроках в гимназии Константин Сергеевич вместо чертежей по геометрии все больше рисовал декорации к домашним постановкам.
А на выпускных экзаменах он и его товарищи срежиссировали по-своему «шедевр нерадивых». Вместо того, чтобы честно зубрить ненавистную латынь, класс будущего театрального мэтра с удовольствием учил язык глухонемых. В результате, все гимназисты написали экзаменационную работу по древним языкам с одинаковыми ошибками, как под копирку. Потому что среди учеников все-таки нашелся один знаток латыни и греческого. А все остальные – считали ответы по его мимике и жестам.
Даже работая в конторе отца, постигая основы управления крупным производством, будущий реформатор театра продолжал заниматься с педагогами пластикой, брал уроки вокала, тщательно копировал манеру игры ведущих актеров Малого театра. Это состояло в том, что Константин Сергеевич принимал эффектные позы, усиленно жестикулировал, декламировал монологи со всевозможными ужимками, внезапно переходя с шёпота на крик.
К.С. Станиславский в роли. Фото: www.globallookpress.com
Очень скоро все эти актерские штампы Станиславский подвергнет жесточайшей критике, будет с большим трудом искоренять их в своей прогрессивной труппе Московского Художественного театра. И, в конце концов, создаст свой метод, систему актерской техники, которая и сегодня помогает артистам всего мира быть органичными и естественными на сцене.
О том, как тяжело давалось новое театральное искусство актерам МХТ, Царьграду рассказал внук В.И. Качалова, историк театра Алексей Бартошевич:
Я знаю, что мой дед Василий Иванович Качалов испытывал перед Станиславским восторг. При том, что он далеко не был восторженным человеком и сам был к тому времени знаменитым актером. Но на Станиславского он просто молился. И возвращался с репетиций со Станиславским окрыленным, хотя всегда эти репетиции для актеров были мучительными. Они были чистой пыткой, потому что Станиславский заставлял актеров превозмогать себя и заниматься упражнениями, которые казались им совершенно лишними. И все-таки, когда Василий Иванович приходил с репетиций измочаленный, в полном изнеможении, он говорил о том, что перед ним открылась еще одна сторона и театра, и личности Станиславского. Да и жизни в целом».
«Эта техника, как любая техника, она может сделать из искусства ремесло, если только на ней сидеть, - рассказал Царьграду театральный режиссер, художник и педагог Дмитрий Крымов. - А может помочь состояться искусству. Она из дилетантства возвела актерскую деятельность в сферу профессиональную. И сегодня мои студенты и коллеги этой системой пользуются, их этому учат в театральных ВУЗах. Я тоже могу пользоваться, потому что это как иметь под рукой нож, если нужно сделать бутерброд с колбасой. Можно кусать батон колбасы, а можно нарезать. Вот Станиславский оставил для нас все инструменты».
Многие артисты больше сего на свете боялись услышать от мэтра Станиславского ставшую легендарной фразу «Не верю!». Константин Сергеевич казался капризным и очень придирчивым, добиваясь идеального результата.
Это были капризы художественные, направленные на будущее, - пояснил Крымов. - Немирович-Данченко его как-то упрекал в письме «с вами невозможно иметь дело, вы только о себе думаете». А тот ему прислал ответ: «Да, да, вы абсолютно правы. Я - плохой компаньон на следующий сезон, но хороший компаньон на будущее». Вот это понимание, кто он есть, огромная слава, которую он заслужил и при этом чудовищное самокопание и самокритика. Он никогда не был доволен, даже при лучших своих работах».
Театральный режиссер, продюсер и педагог Эдуард Бояков считает, что фразу Станиславского «Не верю» каждому из нас нужно почаще употреблять в отношении собственных поступков.
Мы постоянно ежедневно совершаем грехи неискренности, неорганичности, нечестности. Станиславский как мастер, как величайший педагог, как создатель педагогической техники, он брал на себя ответственность и по отношению к ученикам позволял себе такую оценку «Не верю». Это не нарушает христианской заповеди «Не суди». Потому что если ты учитель, если ты - отец, ты должен своих подопечных, своих чад воспитывать. И в этом отношении Станиславский был человеком беспощадным, так же, как и многие христианские старцы».
Мэтр наставлял и публику, и своих актеров довольно жестко, как провинившихся школяров: «Грязь и пыль отряхайте при входе, калоши оставляйте в передней вместе со всеми мелкими заботами, дрязгами и неприятностями, которые портят жизнь и отвлекают внимание от искусства» – строго писал Станиславский. В первые годы своего служения искусству МХАтовцы буквально расчищали «авгиевы конюшни» провинциальных подмостков и в прямом, и в переносном смыслах. Константин Сергеевич вспоминал, как в темных, грязных коморках, которые сложно назвать гримерными, арендованном компаньонами театра «Эрмитаж», ему приходилось отдирать от трухлявой стены примерзший костюм своего персонажа.
Константин Станиславский в гриме. Фото: www.globallookpress.com
Свою миссию великий реформатор видел в том, чтобы по большому счету, создавать на месте балагана храм искусства и, возможно, этически оправдать грех лицедейства. Московский художественный - это был взлет русского театра и пик искусства Серебряного века. А дальше, после 1917 года наступил самый драматичный период в жизни мэтра, как и в жизни страны. Об этом рассказал историк театра Алексей Бартошевич:
"Станиславский оказался практически заперт в Леонтьевском переулке последние годы, он редко переступал порог МХТа. Кстати, особняк в Леонтьевском он получил после ужасных скандальных событий, когда в 1918-19 годах его грубо выселили из квартиры, в которой он жил много лет, и к которой привык. Дело в том, что гаражу ЧК понадобился этот дом в Каретном ряду. И как бы ни хлопотал Луначарский, но ЧК все равно выселило Станиславского. Старику было очень трудно обжить этот дом в Леонтьевском, он все-таки тосковал по своей замечательной квартире в Каретном ряду. Как бы его чинами не осыпали, в нем жил ужас перед большевиками, что выражалось в том, что очень многие близкие ему люди были арестованы, например, его племянник с женой, за которых, заступаясь, Станиславский пробовал писать Ягоде. Но все равно их не освободили, и они так и умерли в застенках. Станиславскому казалось, что актеры МХТ его предали, что они от него отступились"
Памятник Станиславскому и Немировичу-Данченко в Москве. www.globallookpress.com
Последние годы мэтра были трагическими. Хотя он считал своим долгом написать свое учение об актерском искусстве, но так до конца и не успел закончить «Работу актера над собой».
Свежие комментарии